Михаилу Сергеевичу Толстых в этом году могло бы исполниться 37 лет. Рожденный в Иловайске и получивший известность в боях за родной город летом 2014 года, он был верным сыном Донбасса. Его боялся и ненавидел противник. Безоговорочно уважали и любили свои.

Сегодня «Русская Весна» вместе с вами вспоминает защитника Отечества и Героя Донецкой Народной Республики.

Летом 2015 года Гиви, обычно неохотно и отрывочно говоривший с журналистами, дал большое интервью порталу Украина.ру на позиции возле донецкого аэропорта.

— Пузо вывалил, иди, давай, — cмеясь, командует «Гиви» своему подчиненному, который сидит у входа в штаб батальона «Сомали».

— Ты веселый такой по жизни? — спрашиваю я. Ополченцы носятся туда-сюда. Вокруг хаос. За окном рвутся снаряды. Командир только и успевает отдавать приказы, прикуривая одну за другой сигареты.

— У людей это лучше спросить, что вы у меня спрашиваете?

— Вообще, как жизнь воспринимаешь? Ты пессимист, оптимист?

— Я всегда оптимист. Я всегда считаю, что все будет на нашей стороне… — В этот момент его рация заводится в истошном вопле.  — Я больше, чем уверен, да не то, что я знаю… — опять прерывают.

— В чем ты уверен?

— Что победа будет на нашей стороне, и удача. Понимаете, у меня люди. Был бы я другим, я не знаю — служили бы они у меня или нет. Ну, у них, в первую очередь, ко мне уважение, во-вторых, я их уважаю. Иногда могу на чем свет стоит, не буду скрывать…

— Я уже услышала.

— Иногда могу шутками, иногда… по-разному. Это же люди… Вы поймите, да и я такой же обыкновенный человек, как и все остальные.

— А на войне это помогает? Вот этот задор, запал?

— Конечно. Когда они видят, что все в порядке — у них вера в себя появляется, а ты это просто поддерживаешь.

— Встал ты в бою, начинаешь стрелять, что ты при этом чувствуешь?

— Все хорошо. Я хочу видеть результат нашей работы. Нашей работой я называю именно службу Родине. Когда работают артиллерия, танки, люди, стрелковое оружие, «Утесы», «БМП», «МБМ-21», вот это я понимаю. А я чувствую, когда враг несет большие потери — удовлетворен.

— То есть, когда ты смотришь в прицел, ты видишь врага или солдата? Вот кого ты видишь — человека или все-таки «киборга»?

— Я в нем вижу обычного человека, но я понимаю, что это враг. В данный момент, к сожалению, это враг. Потому что я служил в Украинских Вооруженных Силах, и все нормально было, и офицеры были, и все было, и все нормальные.

— Вот ты служил в Украинских Вооруженных Силах, и что дальше? Началась война, война с ними же, как она началась?

— С Майдана. Без жалости к ним.

— Почему ты понял, что твое место здесь, а не там?

— Во-первых, сильно меня перевернуло то, что происходило в Мариуполе и Одессе, на Майдане. «Беркутята» эти, бедные пацаны, которых убивали там, их закидали смесью. И бензином всех. Я могу сказать вам честно, что не было у них оружия.

— У «Беркута»?

— У них если и были, то помповики обычные, но именно такого оружия, чтобы они могли работать на поражение — не было.

ЧИТАЙТЕ ТАКЖЕ: К убийству Гиви причастна украинская ДРГ, — прокуратура ДНР

— Ты сказал, что конфликт на Юго-Востоке Украины изменил твое отношение ко всему. Какие события больше всего повлияли на тебя, на решение остаться здесь и продолжать?

— Повлияла потеря своих людей.

Пускай потеряли очень мало, но они мои, и я когда глаза им закрываю, не хочу им в глаза смотреть — не отпускают.

— Расскажи про Иловайск.

— Иловайск — все было распланировано заранее, и мы делали свое дело, поставленную задачу. Эту задачу мне поставил Кононов Владимир Петрович, министр обороны: поддержать Иловайск любыми путями. Я удержал Иловайск своими людьми, в первую очередь. Потом были вторая славянская рота, третья рота и четвертая рота, которая стояла за моей спиной практически. Плюс Моторола приехал на помощь. Моторола вообще внес большой вклад.

— До «Сомали» где служил?

— Командиром второй роты Славянского батальона.

— А потом решил создать свой батальон?

— Да. А потом я стал командиром батальона, Славянского, опять же, по приказу Кононова. Я занял высшую должность, и оттуда уже я начал формировать батальон по-своему, как я видел и как считал нужным.

— А каким ты видишь свой батальон?

— Вот какой сейчас у меня есть, пехоты немного бы побольше, и вообще, человек триста еще, это было бы замечательно. Так, слава Богу, в моем батальоне все есть. Мой батальон механизированный, сильный, людей обучали мы сами. Я по специальности танкист, наводчик, командир. Так что у меня ничего сложного не было.

— Давай, вернемся к Иловайску. Гелетей (экс-министр обороны Украины) утверждает, что с их стороны было чуть больше сотни убитых. Что видел ты?

— Четыре тысячи трупов. Они их сами закапывали, и здесь все засыпали… Это мы знали, это мы видели, разведка моя работала. Мы все видели, как они закапывали пацанов бедных, как мясо никому не нужное.

— То есть, до дома их не довезли.

— Нет! А то, что мы забрали — мы им вернули. Все, что мы находили, отправляли туда, к ним.

— А боевой техники сколько потеряли?

— Ну, тысячу двести. Дорога от Иловайска до Успенки была забита сожженной техникой, забита в хлам. Так что невозможно было проехать, мы оттягивали технику своими силами, чтобы люди могли ездить по этой дороге освобожденной.

ЧИТАЙТЕ ТАКЖЕ: Гиви погиб от выстрела из огнемета «Шмель», — командование ДНР

— А Дебальцево?

— Ну, в Дебальцево я не был, давайте не буду про это рассказывать.

— Хорошо, давай тогда опять про тебя. Ты сказал, что веришь в людей.

— Да. В своих людей.

— А что для тебя твои люди?

— Это мой батальон.

— В чем эта вера проявляется?

— Я знаю, что они за мной, а я за ними. В чем-то я ошибаюсь, может быть, но я не сомневаюсь. Я уверен, что мои люди будут идти за меня до конца, как и я за них.

— А вообще у тебя как-то поменялось отношение к людям?

— Ну, в чем-то да, в чем-то нет. Например, к своим людям я стал еще больше привязан. Тяжело их терять. Даже когда рапорт об увольнении пишут по семейным обстоятельствам — тяжело отпускать, но отпускаем, заставлять никого не хочу. Кто хочет быть со мной, он и будет. У мирных жителей неуважение проявляется к людям в форме. Хотя с одной стороны тут мы и сами виноваты, «другие ополченцы», как я называю таких людей.

Во-первых, кто-то начал чудить что-нибудь, и все, значит все такие. Обидно. А когда начинается резня, когда артобстрел, все надеются, что батальон «Ростов», батальон «Сомали» выстояли и удержались, тогда они за нас, по-моему. А так — мы для них враги номер один почему-то стали. Ну, это мое мнение, по крайней мере, я говорю так, как есть. Начинают в чем-то обвинять, начинают там писать какие-то уголовные дела. Хорошо, что министр МВД адекватный человек. К нему обращаешься и говоришь об этом. А он: «Я разберусь». Он разбирается, и действительно, там даже мои люди ни при чем.

— Стараешься пресекать это?

— Очень редко среди моих такое бывает, но наказываю сильно, очень сильно. Люди должны до конца оставаться людьми, защитниками своей Родины. Не нужно борзеть и не нужно садиться на голову мирным жителям, они тут ни при чем, это мое мнение.

— Расскажи что-то, что запомнилось и стало такой, может быть, историей номер один в твоей жизни, вот именно здесь, в жизни Гиви как командира батальона «Сомали».

— Да такого много было, разного. Наверное, самое тяжелое было — когда у людей не было ни «броников» (бронежилет — прим.ред.), ни шлемов. А потом, когда они начали появляться, у меня другая проблема началась — чтоб они их носили. И вот у меня один есть подчиненный, вот он сидит перед вами, кивает на молодого паренька лет 25, тот смущается и опускает глаза. — И это была проблема. 

— А проблема в чем?

— Не хотел! И если ему кто-то сообщал, что я еду, он быстренько одевался весь такой. Вот это проблема была — заставлять людей носить то, что нужно. Это в целях вашей безопасности от осколков, от пуль, от всего. Да, пускай сто двадцать пятый снаряд не выдержит, но осколки он выдержит. Вот это, можно сказать, честно, стоило много нервов. Приходилось воспитывать, отстегиваешь ремень и гоняешь их, не без этого.

— А ты находился когда-нибудь между жизнью и смертью?

— Да, было. И в Иловайске, и в Ямполе, и в Семеновке, и в Славянске. Еще раз повторюсь, в Иловайске больше всего мы находились под ударом, и в аэропорту, когда штурмовали старый терминал, позже штурмом командовали я и Моторола. Мы с Мотором вместе там были, шли на штурм, и ничего. В Иловайске был ранен снайпером, чуть промазал — повезло, зацепило голову.

Они ушли непобеждёнными

— Тебе было страшно?

— Нет, было обидно, что скотина чуть не завалил. А так — нет.

— То есть, ты не боялся умереть?

— Да что бояться смерти, главное, чтобы она красивая пришла.

У меня был момент такой, когда стояли, отдыхали, мне что-то нехорошо стало, а наутро я к себе вызвал начмеда, дежурную по части. Она ко мне прибегает, а у меня первая мысль: что ж ты такая страшная? Я все понимаю, девчонка-то симпатичная, но она прибежала — у нее все тут торчит, в каком-то костюме непонятном, тут бушлат, тут этот, давление мерить, и главное — глаза бешеные. Я на нее посмотрел — ой, елки, что же ты такая страшная за мной пришла-то!

— Сказал или подумал?

— Нет, сказал! А она, мол, что я страшная? А я ей — а я не про тебя! Ну, вы понимаете, да? Я и говорю — главное, чтобы красивая пришла, а остальное не важно. Я одно знаю — что в плен никогда не сдамся.

— А «красивая» это какая? Как женщина твоей мечты?

— Нет, у меня нет женщины мечты. Все женщины по-своему красивы и все женщины по-своему очаровательны. В каждой женщине есть своя изюминка, просто нужно ее рассмотреть.

— А вообще планируешь семью заводить?

— Нет, как-то не планирую сейчас. Да и кто со мной будет жить? Я же ходячий ураган, дома не бываю, по ночам не сплю. Моя семья — это мой батальон. Большая, правда, семья.

— А про сны расскажи, какие сны тебе снятся?

— На войне не снятся сны. На войне вообще не спишь. Сколько бы ты не спал, все равно не высыпаешься. Я уже говорил миллион раз, и еще раз скажу, что не высыпаешься совершенно.

— А бывает так, что вот хочется побыть одному?

— Бывает.

— И какие мысли, когда наконец-таки удается?

— О войне.

— А о мире?

— Ну, когда он будет, тогда будем думать о мире.

— А каким ты его видишь?

— Тихим, спокойным, чтобы дети не боялись по улицам гулять, это самое главное. Чтобы не боялась беременная женщина, да и просто даже, чтобы женщины и мужчины, престарелые — да любые люди — не боялись ходить по улицам. Пускай они работают на благо Отечества. Все вносят свою лепту по-своему. Поверьте мне на слово — все, что разрушено, все снова построят. Я верю, что скоро и аэропорт восстановят, все будет на месте. Ну, аэропорт проще восстановить знаете как — укатать все, а потом заново восстанавливать.

— Я смотрю, отсюда «укатывают» металл каждый день.

— Металл укатывается предприятиями Донецка. Все думают, что это мы его «подрезаем».

— Ты хотел мне про Бога отдельно сказать.

— Бог… Я больше всего уверен, что девяносто процентов батальона никогда в церковь не ходили, ну, ходили там по праздникам. Но именно, чтобы были такими фанатами Бога — нет, я больше чем уверен. Мы за Бога вспоминаем тогда, когда нам тяжело, очень тяжело, и я это не скрываю, переживаю за ребят, и говорю…

Господи, помоги, Господи, спаси ребят моих.

— Это тебе подарили? — рас​сматриваю браслет из маленьких иконок на его запястье.

— Да, это мама подарила.

— А что мама вообще говорит?

— Мама бедная переживает. Мама переживает, отец переживает, они, слава Богу, в безопасности, я их отправил.

— А братья-сестры есть?

— Есть сестра, она уже давно в России живет и работает.

— А ты собираешься в Россию?

— Зачем? Мне здесь что, плохо что ли? Пока не закончу здесь — никуда не поеду. Потом закончу здесь, поеду на каникулы. Меня на Алтай приглашают.

— Здорово.

— Да, у меня боец с Алтая служит. В Славянске надо еще покуралесить, мне надо вообще другу женщину подогнать.

— «Подогнать», ну что это за слово?

— Ну, это же так, шутки.

— А что вообще для тебя любовь?

— Любовь — это все. Просто самое чистое чувство, которое в мире есть. Ну, я его не знаю.

— Почему не знаешь?

— Ну, потому что не знаю, потому что у меня никого нет, понимаешь?

— Ты любовь воспринимаешь только как «мужчина и женщина»?

— Да. Ну, смотря какую сторону любви брать. Можно любить и родину свою, любить своих родственников, любить своих детей, это одно. А когда отношения между мужчиной и женщиной — это совершенно другое. Это самое высшее чувство, которое может быть, если оно чистое и откровенное. Понимаете?

— Мне тут уже рассказали, что у вас в батальоне и женятся, и детей рожают.

— Да! Тут у меня весело, я на одной свадьбе недавно гулял. Ну как, гулял — поехал, у меня подчиненный есть, подчиненные расписывались. Ну, и выходит, говорит, «а дружка с дружком есть»? Ну, дружка, понятно, была, но я не ожидал, что дружком вдруг стану. И отказать нельзя, стоишь — а-а! Да, Сокол? — подмигивает ему. — И потом, своему подчиненному шампанское подаешь, лично!

Так что. Не, ну было красиво, весело, мне понравилось. Жизнь-то продолжается. Война людям не мешает, понимаете? Влюбляться, жениться, детей делать, это хорошо.

— Есть мнение, что в условиях войны люди становятся настоящими. Ты как считаешь, правда или нет?

— С одной стороны, да, мы знаем, каким ты становишься, какой ты есть, можно увидеть, насколько мужчина действительно мужчина. Поверьте моим словам, мужчина называется мужчиной не только в сравнении с тем, насколько крепки его, извините за грубое выражение, яйца. Мужчина всегда должен быть мужчиной до конца. Начиная с мирной жизни и до боевых действий.

Мужчина — это тот, который защищает свою землю, семью свою, страну, свои интересы. Меня, например, многие не любят за то, что я отстаиваю свое мнение, и никогда ни под кого ложиться не собираюсь. Если я считаю, что это правильно, я буду бодаться до последнего.

— Ты всегда таким был?

— Даже моя мама говорит — как был упертым, так и остался. Я когда принял решение ехать в Славянск, она даже не пыталась отговорить, потому что она не смогла бы этого сделать. Я такой, какой я есть, упертый, как баран. Но, знаете, как у таких людей — вижу цель, но не вижу препятствие, а препятствие-то всегда есть. Его нужно обойти, или снести.

— Ты, тактик, или стратег?

— Иногда нужно действовать, как Чапаев. Шашку наголо — и полетел сносить. Иногда нужно обойти где-то, где-то сработает тактика. Где-то нужно какую-то схему, где-то нужно просто импровизировать, где-то нужно хитростью взять.

— А каким ты свое будущее видишь?

— Вообще молчу. Мое будущее в данный момент, я считаю — это ближайшие сутки, и то я в них не уверен. Я планирую там, распределяю единицы времени, но больше времени я оставляю на передовую со своими людьми. И вот так вот постоянно. Да, у меня ребята опытные, но когда я сам вижу, я принимаю более масштабные решения, чем они могут принять. Я учу людей, конечно, чтобы они более обширно думали, обширно рассуждали, обширно делали, и все остальное, но это все такое дело.

— А ты сам чему-то научился?

— Конечно. Даже те неудачи, что были в Славянске, Ямполе, Семеновке, и то чему-то научили. Из каждой ситуации можно взять плюс или минус — сделать выводы, заключение, и все остальное.

— А кто твой любимый герой был в детстве? А есть сейчас?

— В детстве — Чапаев, сейчас — мои люди. Мои люди — герои, все, все до единого. Все герои, по-настоящему герои.

— Какие героические поступки помнишь?

— Да, их много. Понимаешь, последний из героических поступков, когда на Марьинку выскочили мои танки и вывезли ребят, закрыли своей броней. Семь человек спасли. Это героический поступок. Но, поверьте моим словам, удержаться на позициях, где сейчас держатся — это тоже героический поступок. Они уже держатся не одни сутки, они уже держатся третий месяц. Их там утюжат, но мои люди держатся, и отступать не собираются. Если я дам приказ отступать — они пойдут отступать. Но пока я не даю такого приказа — они будут стоять до последнего. 

Гиви переводит внимание на экран телевизора. Передают сообщение о пожарах на нефтебазе под Киевом.

— Это Киев горит. Киев горит. Это целый день показывают. Вы понимаете, они провоцируют Россию на войну. Россия показала свою мощь на параде. Я уверен, что у Владимира Владимировича еще заныкано в рукаве тузов под самое горло.

Как можно воевать с самой сильной страной в мире, как?

В одном из последних интервью, посвященном памяти Арсена Павлова, погибшего 16 октября, Гиви сказал:

«Мы верим в наших людей, а люди верят в нас. Вот на этом мы и держимся».